Я родилась третьей в семье в 1899 году на пороге нового столетия. Помню себя с трех-четырех лет, главным образом мои прогулки со старшими братом и сестрой. Перед моими глазами стоит памятник "Стерегущему" с гротом, в котором камешки, вода и небольшая горка, посыпанная песком. Это мое любимое место детства и сейчас мне дорого. Если бываю в Ленинграде, обязательно посещаю это место моего раннего детства у Троицкого моста, на бульваре, с многими дорожками, цветами и скамеечками. Так там было хорошо! Но всё проходит. Поскольку родители Иосиф Парфенович и Анна Андреевна Громовы приехали из Тверской губернии и не имели своей квартиры, нам часто приходилось менять место жительства. И мы переехали на Полтавскую набережную Малой Невки, в небольшой двухэтажный домик, в двухкомнатную квартиру на втором этаже с входом со стороны окна. Для нас, детей, там было хорошо: очень большой двор, зимой катание на санках по льду на реке. Бывало, изваляемся все в снегу, румяные, веселые, мокрые от снега, усталые приходим домой и спим ночью крепко.

В 1905 году, будучи в положении, наша мама пошла в центр города на демонстрацию с рабочими и попала в облаву, где казаки на лошадях с нагайками в руках разгоняли толпы людей. Чудом она спаслась. Но последствием было то, что вскоре у нее родилась девочка с парализацией правой стороны. Её назвали Тоня. Девочка росла, её лечили, но ничего не помогало. Весь уход за ней был поручен мне как старшей, не учившейся ещё нигде. Родители мои были неверующими. О собраниях евангельских христиан ничего не слышали. Папа любил выпить. В то время он работал извозчиком со своею лошадью и коляской. Вечером мама должна была хорошо вымыть коляску, распрячь лошадь, накормить её и почистить щеткой; остальное время она занималась хозяйством. Была у мамы тётка, сестра её матери. Она ее втягивала в употребление спиртного. Бывало, уйдет мама утром в магазин за продуктами, по пути зайдет к своей тёте и забудет о нас, и мы её ожидаем с покупками домой. Проходит час, другой, третий, а её всё нет. Тонечка стонет, я качаю её коляску, уже сама проголодалась, а мамы всё нет. Является она к вечеру, конечно, "навеселе"; ей "море по колено". Я принимаюсь жаловаться ей на то, на другое, а она только успокаивает меня. Но завтра опять то же самое. Брат со школы приходит, спрашивает: "Вы что-нибудь ели?" — "Нет" — отвечаю, "А мама где?" — "В магазин пошла". "Пошла в магазин и до сих пор нет?" Берет он котелок и идет в казармы, которые были недалеко от нас. Принесет, помню, вкусные щи и кашу, накормит нас. И мы ожидаем маму уже спокойнее.

Прошло два года. Однажды Тоня заболела. Слышу я ночью, в другой комнате мама плачет. Испугалась, прислушиваюсь; она говорит тихо папе: "Только недавно её смотрела, она была еще жива, как я не углядела, когда она умерла". Значит, Тоня умерла, — говорю себе. — Как же так? Только что была жива и уже её нет! Вдруг мне стало страшно, что и я умру, если буду держать руки на груди сложенные крестом, как у умерших. Спали мы вместе с сестрой, было тесно, некуда было положить руку; она свисала и затекала. Невольно я клала её на грудь, вместе с другой рукой, получалось накрест. Спохватившись, я снимала её с груди, и так до рассвета. Измученная, я все же боялась закрыть глаза. Смотрела на окна, на дверь. Вдруг вижу открывается дверь и входит Христос в голубом одеянии, как на иконах. Тихо идет ко мне со светлой улыбкой на лице, кладет мне руку на голову, как бы благословляя, и тихо удаляется. В душе моей засветилась радость, я успокоилась. Но об этом никому не сказала. Все сохранила внутри себя, боясь потерять впечатление от виденного. Но в своем сердце ощущала радость и покой. А себе все говорила: "Он меня благословил и бояться мне нечего. Он со мной!" Так Господь посетил меня в раннем детстве и не покидал до старости. Бабушка моя была по православному очень верующая, много знала молитв наизусть. Любила нас, детей, учить молиться. Бывало, поставит на колени перед иконой с зажженной лампадой и велит вслух за ней повторять молитвы, пока не заучим. Спросишь ее: "Бабушка, а разве Бог видит, если я делаю что-нибудь плохое?" "Конечно, видит", — отвечала она. "А если в землю спрячусь?" "И там видит", — отвечала бабушка. Таким образом, она вселяла в мою детскую душу страх Господень, а также прививала привычку всегда молиться, особенно на ночь. Однажды мама собралась с нами в гости к тете. Но по дороге братишка подставил мне ножку, я упала и расшибла себе лоб — пошла кровь. Мама пробовала её остановить, но ей это не удавалось, пришлось вернуться домой, к большому огорчению остальных детей. После перевязки боль утихла, но уже стемнело и пора было спать. Я пошла в другую комнату, встала на колени и начала молиться, повернувшись к окну и глядя в небо. Продолжаю это делать и сейчас. Очень люблю молиться, глядя на небо. В то время научить меня этому было некому, я была в комнате одна. Сам Господь показал мне, что Он нерукотворен, что Он есть Дух, и что молиться Ему нужно в Духе. После смерти Тони мама сильно тосковала. Недалеко от нас жила семья трезвенников — "братца Чурикова". Они часто вечерами пели, прославляя Господа. Мама с ними сблизилась и начала посещать их собрания. Мне не нравилось их пение, и посещать их собрание я не стала.

В 1907 году мы снова переехали на Кронверский проспект. Папе нужна была квартира там, где были конюшни для лошади и коляски. Вскоре на этом же Кронверском проспекте, напротив нашего дома в бывшей булочной, открылись собрания евангельских христиан. Это так близко, почему же не сходить; интересно, что за собрания? Мама не замедлила и вскоре пошла туда, ну а за ней и я. Зашла, осмотрелась. Зал продолговатый, небольшой, деревянная кафедра, много скамеек, простых, не крашенных. Села на первой скамейке перед проповедником и смотрю на него в упор. Конечно, не все понимала, слишком было все новое; пение мне понравилось, начала подпевать. Мама очень хорошо пела, и я ей всегда помогала. Гости меня часто просили спеть, и я с удовольствием пела, что умела. Поэтому мне было не трудно петь простые мелодии, и я любила петь дома. Мама стала посещать собрания постоянно. Она брала свое большое Евангелие и спорила с братьями, что ее Евангелие — настоящее, а у них совсем другое. С большим терпением братья разъясняли ей, что Евангелие одно; она сверяла свое Евангелие с их. Когда, наконец, убедилась, что Евангелие действительно одно, стала ревностно посещать собрания. Хорошо проповедовал Фома Николаевич Минин, молодой горячий проповедник; других как-то меньше помню. В этом же году на Монетной улице открылась воскресная детская школа, куда приглашали желающих детей. Когда мне мама сказала об этом, то в первое же воскресенье я пошла туда одна, от нас это было недалеко. Детские собрания проходили с двух часов дня. При входе меня встретили девушки, предложили раздеться и провели в зал. Собрание уже началось, все дети пели стоя. Перед ними стоял высокий молодой человек и дирижировал. Меня посадили на первую скамейку, рядом с девочкой моего возраста. Мне было приятно, что это собрание состоит из детей таких же, как я, и проповедник говорил на понятном детям языке. Это был Федор Иванович Санин. Мне показалось, что собрание прошло очень быстро, и не хотелось уходить домой. Дома долго находилась под впечатлением этого собрания, вспоминала слова гимнов и слова проповедника. На следующее воскресенье я пришла раньше и села на то же место, куда меня посадили первый раз. Вскоре мы все перезнакомились друг с другом. Сидящую рядом со мной девочку звали Шура Яковлева. С ней мы особенно подружились, везде ходили вместе. Я бывала у нее дома, она у меня. Одним словом, были неразлучные подруги. Федор Иванович очень любил детей, а уж дети его еще больше любили. Он очень много работал над нашими душами. Устраивал поездки за город, все больше в Озерки, там был лес, а рядом молочная ферма, на которой всегда были молоко, хлеб, булочки, и можно было накормить ребят досыта. Мы много пели духовных гимнов, с нами всегда ездили несколько учителей воскресной школы. Много было разных игр. Большие качались по очереди на качелях. Проведя целый день на воздухе, мы поездом отправлялись обратно. По дороге пели. Такое остается в памяти на всю жизнь и наполняет душу большой радостью. Кроме этого, Федор Иванович часто приглашал детей к себе на дом, устраивал нам чай. Жил он в Лесном, к нему нужно было ехать на "конке" паре лошадей, запряженных в двухэтажный вагон, который двигался по рельсам. Тогда трамваев еще не было. На втором этаже было все видно кругом. Иногда ветки деревьев били по плечу, по лицу, а какой был чистый воздух! У себя дома Федор Иванович вел беседы с детьми на духовные темы, изучал характер каждого в отдельности. Он был хороший воспитатель и очень хотел, чтобы все дети, посещающие собрания, были возрождены, и много над нами трудился.

В 1908 году папа расстался с лошадью и занялся торговлей фуражом; он снял магазин в Левашевском переулке. Квартиру мы тоже сменили и переехали на Крестовский остров. Теперь детские собрания я посещала на Лахтинской улице, дом 6. Помещение располагалось на втором этаже. Были кружки молодежи: юношеский, девичий — рукодельный, учительский, струнный оркестр. В этом же зале проходили собрания для взрослых. В воскресной школе собрания для детей проводились иначе, чем на Монетной. Дети были разбиты по возрастным группам: младшая — с 4 до 7 лет, средняя с 8 до 12 лет и старшая с 13 до 16 лет. По окончанию занятий в воскресной школе предоставлялась возможность вступать в любой кружок для продолжения труда для Господа. По возрасту я попала в среднюю группу. Каждая группа имела своего руководителя. Расписание уроков печаталось на целый год и выходило отдельной брошюрой "Тропинка", а также в журнале "Молодой виноградник". Но каждый руководитель объяснял урок в зависимости от возраста: попроще, посложней и уж старшая группа — совсем сложно — с записями уроков и написанием конспектов для проповедей. Федор Иванович стал разъездным проповедником по Кавказу и оставил воскресную школу. В ней начал работать Арсений Степанович Сорокин, который очень много сделал для развития наших музыкальных и вокальных способностей. Он организовал хор из детей и занимался с каждой партией отдельно. Хор пел на четыре голоса. Были сольные номера: дуэты, трио, квартеты. В то время мы выступали на богослужениях. Арсений Степанович выявлял голоса, проверял слух, развивал музыкальную память. Уже в то время я пела соло: "Папа мой, папа, иди же домой!" Маленькая девочка десяти лет своим чистым высоким голосом звала отца домой из трактира. На глазах у многих слушателей появлялись слезы. Припев пели хором. С Шурой у нас получился хороший дуэт. Она играла на гитаре, я — на мандолине. Мы часто выступали с ней вместе, пели в два голоса под аккомпанемент двух инструментов. Хорошее развитие дала нам воскресная школа. Мы изучали и Библию, и пение. Нас научили любить читать Библию и изучать каждую книгу отдельно. В десять лет я прочла Библию, как говорят, от корки до корки.

В 1909 году родилась в семье восьмая сестра Нина. Уход за ней поручили мне. Я кормила, купала, стирала её пеленки и гуляла с ней. Обычно гулять уезжала на Елагин Остров. Напротив дворца Столыпина была большая поляна с высокой травой; рано утром никого там не было. Это время я использовала для изучения Библии. Всегда в коляску клала рожок с молоком, Библию и карандаш. Ставила коляску в тени под деревом, а сама располагалась на траве и читала Слово Божие, складывая его в своем сердце. Какие это были чудные, незабываемые минуты моей жизни. Гулять с подругами было некогда. Нужно было помогать семье по хозяйству. Маме одной было трудно; стирка, уборка помещения, мытье полов, окон лежало на мне. Но я все делала с пением, и работа спорилась, и голос развивался. Пела, вникая в смысл гимнов. В 1910 году я окончила начальную школу: дальше учиться мне не пришлось, хотя очень хотелось. Тайком часто плакала от этого. Мне предстояло изучать швейное дело, которое дало бы средства для существования моего и моей семьи в будущем.

Однажды Федор Иванович, приехав из очередной поездки, навестил нас. Мама уже давно приняла крещение и была хорошей христианкой. Она любила, когда нас навещали братья. Впоследствии она стала членом двадцатки церкви и была уважаемой всеми верующими. Её любила молодежь; часто нас навещали большие группы с пением и музыкой. С ними она сама молодела. Федор Иванович, приходя к нам, чувствовал себя, как дома. Еще при входе он заявлял: "Анна Андреевна, есть хочу!" Она говорит: "Сейчас, что-нибудь приготовим!" Всегда у нее что-нибудь находилось для дорогого гостя. Иногда он оставался на ночлег и вечерами много беседовал с детьми и лично со мной. Федор Иванович интересовался моим духовным состоянием, занятиями в воскресной школе, где я перешла уже в старшую группу. Он также заботился о моем духовном возрождении. Сама я об этом не задумывалась; мне казалось, что никакого греха я не делаю, стараюсь исполнять волю Божию с раннего детства. Я искренне любила Господа, В чем же мне еще каяться? Он мне объяснял, что такое возрождение. И я начала задумываться все больше и больше над словами: "Кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия". Мне стало беспокойно на душе. Куда бы я не шла, одна мысль: я еще не возрождена, — не давала мне покоя. Я знала, что Христос умер за всех грешников. Но как-то не осмеливалась сказать, что Он умер лично за меня. Я знала, что Христос приготовил райскую жизнь для кающихся грешников, — но не могла с уверенностью утверждать, что лично для меня. Я знала, что сказал Христос о детях: "Таковых есть Царствие Божие", — но к себе этих слов не относила, считая себя уже большой. Я знала, что в небеса ничто нечистое не войдет. И чтобы быть со Христом, надо иметь чистое сердце, омытое Его кровью. Но омыто ли мое сердце — я еще твердо не могла сказать. И начались в душе моей тревоги, сомнения, размышления, и я устала от этого. Однажды, будучи одна дома, уставшая от борьбы, я сказала сама себе: "Что же! Может быть, и не было у меня возрождения. Но еще не поздно сейчас отдать свое сердце Христу". Я встала на колени и горячо молилась Господу, Которого я любила всем своим сердцем. И Он послал покой в мою душу и уверенность в прощении моих согрешений. После этого я могла уже сказать, что я дитя Божие, и что Христос искупил Своею кровью лично меня. Это произошло в 1911 году. Мне было двенадцать лет. Моя внутренняя борьба окончилась, и я могла с уверенностью сказать, что я Его дитя.

В 1912 году начался мой трудовой путь. Хотя мне было только тринадцать лет, но семейные обстоятельства потребовали материальной помощи. Мама оформилась надомницей по пошиву мужского белья. Но самой шить ей было некогда, и она поручила это мне. Правда, в начале было трудно, но потом я привыкла, и работа пошла хорошо. Я успевала совмещать работу и занятия в воскресной школе. Уроки стали труднее, требовалось больше времени для приготовления письменных домашних заданий, конспектов, разбора Слова Божия. С нами тогда занимался брат Дзекудз-Малей, очень вдумчивый руководитель. Мы его любили и с большим удовольствием шли на занятия. Мы делали успехи в изучении Слова Божия: могли быстро находить нужные книги и главы в Библии, знали библейские истории. Мы изучали героев Библии, прообразы, пророков и пророчества. В общем можно сказать, у нас была библейская школа сокращенного типа. Из воскресной школы нас выпускали хорошо подготовленными работниками для кружков христианской молодежи, которые трудились для Господа. Я стала посещать собрания для взрослых, слушала проповеди И.С.Проханова в Фонарном переулке и на Моховой улице. В Тенишевском зале проповедовал В.А.Фетлер. В Казачьем переулке он устраивал собрания для падших людей. Проповеди И.В.Каргеля и названных выше проповедников были очень глубокими, хотя сами проповедники очень разнились друг от друга. Так, Фетлер во время проповеди буквально бегал взад и вперед, делая резкие движения. В одной из проповедей он сказал следующее: "Вы не можете бросить грех? Вы дьявола упрашиваете, говоря: "Господин сатана! Я не могу тебе служить!" Разве так надо с ним разговаривать? "По рогам его", — крикнул он на весь зал. У него во время проповеди не задремлешь. Любила я также бывать и на собраниях Армии Спасения. Ход их собраний отличался от наших. Мне очень нравилось стройное маршеобразное пение, под аккомпанемент концертина — маленького инструмента шестигранной формы с мехами, как у гармонии. Служители вглядывались в ряды сидящих слушателей и, если замечали признак пробуждения на их лицах, то подходили и начинали убеждать, что необходимо покаяться. Вставали на колени у скамьи и молились с кающимися, а иногда приглашали пройти на платформу. И.С.Проханов проповедовал ровно, спокойно, внятно, излагая последовательно мысли из Слова Божия. Солидно у него получалось. Он сам был полный, высокий, представительный, внушающий уважение. Все его любили и уважали.

Я горько переживала, что не могла повышать свое образование. Мне так хотелось много знать, чтобы отдать свои знания другим. Я никогда не была уверена в себе. Это наложило на мой характер отпечаток замкнутости. Я избегала высказывать откровенно свои мысли, боясь что-то напутать и сказать не то. Правда, я много читала, но без системы, что под руку попадется. Время шло, нужно было думать о специальности на будущее, И все решили, что я должна учиться шить дамские платья. Нашли хорошую мастерскую на Широкой улице, куда меня отдали ученицей. В первый год моего учения я бегала по магазинам за прикладом, разносила платья в больших картонных коробках по домам, грела и подносила утюги шести мастерицам. Кому что нужно было, они кричали: "Девчонка! дай утюг, обтяни пуговицы, сходи в магазин", и так целый день. А то хозяйка попросит с дочкой погулять. До пошива платья меня не допускали, не считая мелких работ. Однако пяти лет я не проучилась, занятия мои окончились гораздо раньше. Нужно было помогать семье, и я пошла работать в швейную мастерскую.

В 1913 году встретилась с Александром Васильевичем Каревым на детском собрании на Лахтинской улице, куда он пришел заменить больного учителя, занимавшегося с немецкими детьми. Удивительно, эта единственная, совершенно неожиданная встреча с ним произвела на меня волнующее впечатление. После общей части собрания дети пошли в свои группы. Мне навстречу шел молодой человек, и мне нужно было уступить ему дорогу, так как проход был очень узкий, двоим не разойтись. Я остановилась и взглянула на него. И в этот момент меня, словно током, ударило внутри. Я не поняла, что это такое. Больше Александр Васильевич не приходил в наш район, и мы не виделись — года полтора. Подруга моя иногда говорила о нем, потому что ее мама Елена Петровна была тоже учительницей воскресной школы. Так она мне сказала, где он живет и чем занимается. О себе я пока ничего не говорила, хотела узнать, случайное это чувство или нет? Почему он занял мое сердце, когда я этого не ждала и была далеко от всякой мысли? Но сердце хотело знать...

В 1914 году началась первая мировая война. Хотя война шла вроде далеко, но все мы ощущали её на себе. Исчезали продукты первой необходимости, за хлебом стояли очереди. Помню, мы варили овсяный кисель. Овес вымачивали, пропускали через мясорубку, промывали, процеживали и варили. На это уходил почти целый день. Жизнь делалась с каждым днем все труднее. Работу найти было трудно, на бирже выстаивали большие очереди. Если и была работа, то больше для чернорабочих. Все эти трудности касались больше моих родителей, чем меня. И я продолжала жить привычной жизнью: посещала детские собрания, помогала по хозяйству. Однажды к нам приехал один молодой человек из Таганрога, врач по специальности. Мама его встретила, как верующего человека, угостила чем могла, разговорились. Она спрашивает, как он живет? Потом выясняется, что он приехал просить у родителей моей руки. Меня это не обрадовало, наоборот, пришлось выдержать некоторую борьбу с мамой, которой хотелось выдать дочь замуж, как говорится, устроить. Мое сердце протестовало и твердило: нет! нет! нет! Хотя жених в общем-то был хороший. Тогда я решила, что замуж ни за кого не пойду, пока "он" не женится, а дальше видно будет. И я наотрез отказала этому человеку. Тогда я поняла, что мне нужна была та единственная встреча, которая заняла мое сердце так, что не осталось места для другого. Если она от Господа, то Он Сам все завершит, — говорила я себе. — Он усмотрит всё без моего вмешательства, и тогда мне будет ясно, что это от Него — Его воля...

В июне 1915 года я приняла крещение в реке Каменка, в Озерках. В то время было очень холодно, дул сильный ветер, и я думала, что простужусь. Но все прошло благополучно. Крещение преподал мне Капитон Петрович Петров, наш пресвитер. Со мной принимало крещение человек десять-пятнадцать. Я все удивлялась, как он терпит такой холод. Теперь я стала полноправным членом Петербургской церкви и могла со всеми участвовать в хлебопреломлении, чего я так долго ждала и о чем мечтала, бывая на собраниях с Вечерей Господней. Наконец, моя мечта сбылась. Я дала Господу обещание служить Ему всем сердцем и жизнью, что и старалась исполнять. В том же году состоялся выпуск учеников старших групп воскресной школы, кому исполнилось по шестнадцать лет. Это был торжественный для нас день и обставлен он был также торжественно: цветы, мы все нарядные, много гостей, учителей воскресных школ прибыло из других районов. Все поздравляли, желали благословения в дальнейшем труде для Господа, а также много пели. На душе было и радостно, и грустно. Радостно, что открылся путь к дальнейшему служению на ниве Господней, и грустно, что кончились эти чудные воскресные дни, проведенные с друзьями детства, с которыми я вместе росла и провела столько прекрасных минут общения, молитв, познания Слова Божия, Его откровений и пережила много радостей. Среди гостей был и Александр Васильевич Карев. Сердце мое трепетало. Полуторогодовая разлука не угасила чувство в моем сердце, а, наоборот, оно возрастало. Однажды я рассказала об этом своей подруге. Она вела дневник и записала об этом. Дневник этот прочла ее мама. В один из вечеров она решила со мной поговорить откровенно. Не помню подробностей нашего разговора, но смысл его был таков; разве ты не понимаешь разницу в вашем положении? Он с высшим образованием, ты — с начальным. Что может быть между вами общего? Ты не должна позволять расти твоему чувству в сердце, ты должна гнать его. Это не от Бога! Ты же понимаешь, как смешно будешь выглядеть, ища взаимности. Веди борьбу с собой. Разговор этот произвел на меня удручающее впечатление. Я много плакала в уединении, не зная своей вины перед людьми и Богом. Я не искала встречи с Александром Васильевичем, но, если чувство любви заняло мое сердце, в чем же моя вина? Ведь сердцу не прикажешь. Я старалась не искать встречи с ним, не попадаться ему на глаза. А встречаться теперь нам приходилось почти ежедневно. Это было не так просто все время быть на страже своего сердца. И я просила Господа, чтобы Он Сам освободил мое сердце, успокоил меня и указал, что мне делать дальше. Однажды вижу я сон. Мы вдвоем, я и Александр Васильевич, стоим у реки, на которой качается лодка. Мы сели в нее и поплыли. Он держал весла и греб, и вдруг его весла упали в воду и ему нечем было грести. Лодку нашу понесло по течению, а впереди мост, лодку несет на "быки", и она вот-вот должна разбиться, и мы погибнем. И я почти приготовилась к этому, как вдруг, о, чудо, — лодка резко повернула к берегу и уткнулась в песок. Засветило солнце, и на душе стало спокойно и радостно, и я проснулась. Долго я размышляла над этим сном, что он значит? Я чувствовала, что этот сон не от "множества забот", а скорее ответ на мою молитву. Смысл его поняла так: река — это жизнь, мы в лодке — мы все же будем плыть по реке жизни вместе, несмотря ни на что. Лодку понесло — нас ожидает опасность смерти; в конце — спасение и яркое солнце. Оглядываясь назад, уверена, что сон был послан мне Богом как Его план нашей совместной жизни. В то время мне было очень важно, что в одной лодке мы поплывем вместе.

После окончания воскресной школы я вступила в девичий кружок с рукодельным уклоном, играла в оркестре на мандолине и работала в Уличной миссии. В девичьем кружке пробыла недолго, больше интересовалась Уличной миссией и оркестром. Много пришлось выступать с сольным пением на собраниях и в Уличной миссии, где мы посещали ночлежные дома, тюрьмы, раздавали брошюры и духовную литературу, издаваемую И.С.Прохановым. Работу эту, особенно посещение ночлежных домов, проводили с Полей Рыловой (Сальниковой). Бывало, придем в ночлежку и ждем, когда все успокоится. Тогда мы, помолившись, начинаем петь. Поля проповедовала хорошо, я больше пела. Считала, что пение тоже служение, если оно от души и если хорошо подобраны гимны. Не знаю людей, которые не любили бы пение, особенно духовное, которое размягчает почву сердца, и посев проповеди дает хорошие всходы. Была у нас в Уличной миссии еще одна работа: трактиры. Там в дымном смраде сидели пьяные мужчины и женщины, курили, громко разговаривали. Туда мы заходили по двое, брат и сестра. Брат для проповеди, сестра — для пения. Помню, войдешь в какой-нибудь трактир в глухом районе, небольшое помещение, стоит шум. Ну, как привлечь внимание? Конечно, пением. Встану, бывало, к стойке, помолюсь в душе, чтобы Господь помог взять правильный тон и спеть с душой. Репертуар выбирали предварительно. Запою какой-нибудь призывной гимн, когда наступает тишина, выступает брат со Словом Божиим. Все слушают внимательно. Редко, чтобы кто-нибудь перебивал его или кричал. После слова брата еще спою. И мы идем в другой трактир. Так в течение вечера удавалось посетить несколько трактиров. Однажды задумали мы сделать нашивку на рукаве — на голубом фоне белый крест. Наша группа с такими нашивками на рукавах отправилась в трущобы Петербурга: Васькина деревня, Горячее поле, Манчжурия. В шестиэтажном здании с большим, широким коридором и большой кухней "Порт Артур" жили люди, оказавшиеся на дне общества. В этих больших коридорах мы устраивали собрания с пением и проповедью. Господь был с нами и благословлял нас. Однажды рассеялись мы по трактирам в деревне Волынкине. В одном из трактиров подходит к нам городовой и забирает в полицию. Когда мы пришли туда, там были уже почти все члены Уличной миссии. Оказывается, наши голубые повязки привлекли внимание городовых, и они не могли понять, что это за организация. Всю ночь нас продержали в участке, допрашивали, отобрали у нас всю литературу, Библии, "Сборники песен". Под утро отпустили домой. На душе у меня было радостно, но мама беспокоилась. Когда Иван Степанович узнал о нашем похождении и изъятии литературы, то нам от него попало. Он беспокоился о том, чтобы не закрыли наши собрания. Нам пришлось подчиниться и сократить работу в Уличной миссии. Оставался еще струнный оркестр, в котором мы продолжали играть, и собирались на сыгровки, которыми руководил А.В.Добрынин. Он очень любил оркестр и вообще музыку, и мы с большим удовольствием играли в нем. Александр Васильевич играл на гитаре, я — на мандолине. Брату А.В.Добрынину казалось, что простых инструментов мало, и он ставил стаканы, наливал их водой и стучал по ним палочкой. Получались звуки разной высоты, и из них составлял он мелодии. В другой раз придешь — он еще что-нибудь придумает. Был он очень строгим и требовательным, любил хорошее исполнение партий, и мы старались. Так шло время. В то время я работала продавщицей в магазине: "Работы бедных женщин", где продавала белье. Это отнимало у меня много времени. Труд на работе и в кружке было совместить трудно, и кружкам я стала уделять меньше времени.

Однажды, после сыгровки Александр Васильевич Карев сказал мне, что он хочет поговорить со мной. Я заволновалась. "Боже мой! О чем? уж не провинилась ли я в чем? Не выдала ли себя чем-нибудь?" Мы пошли по направлению к Барочной улице, к трамвайной остановке. По дороге он задавал вопросы, какие не помню, но наводящие на сердечные чувства. Так мы простояли на остановке до последнего трамвая и разошлись. Он уехал на последнем трамвае, а я пошла пешком на Крестовский остров. Я было совсем уж успокоилась, но этой беседой он меня растревожил. Я не спала почти всю ночь, вспоминая о нашем разговоре. Всю неделю не могла успокоиться. На следующей неделе после сыгровки он снова захотел поговорить со мной, и мы пошли тем же путем. Я была смелей на этот раз, чувствовала, что это решающий вечер. И действительно на этот раз он сделал мне предложение. Я и верила и не верила. Слишком много было различных переживаний в связи с этим. В ответ только указала на разницу нашего положения и образования. Он сказал, что образование можно повысить самообразованием, и что он Гоже не из дворянской семьи. Могла ли я отказать? Нет! И я с радостью дала согласие на нашу совместную жизнь. Это произошло осенью 1916 года. Так я стала невестой Александра Васильевича. Я сказала родителям, и они были за меня рады. Он своей маме пока не говорил. Я спросила его, почему он остановил свой выбор на мне, ведь столько девушек окружало его. И он мне рассказал. Наш общий друг Арсений Степанович Сорокин был учителем воскресной школы. Он хорошо знал нашу семью, также был большим другом и Александра Васильевича. Однажды Александр Васильевич, будучи в гостях у брата, заночевал там. У них состоялась сердечная беседа. Сорокин спросил: "Шура! Почему ты не женишься?" Он говорит: "Не знаю, на ком, девушек много, выбрать трудно". — "А я знаю, одна девушка тебя очень любит", — сказал Арсений Степанович. "Кто она?" — "Отгадай!". И Александр Васильевич стал перечислять всех, кого предполагал. Арсений Степанович все говорил: "Нет!", "Нет!", "Нет!" "Ну, я больше не знаю". "А Нюру Громову ты знаешь?", "Да, что ты! Она такая гордая, сколько раз я стоял с протянутой рукой, ожидая ее руки. Не может быть?" "А ты проверь, последи, и убедишься". Он начал наблюдать за мной, а я не замечала. Но откуда узнал об этом Арсений Степанович? — вот загадка. Очевидно, дневник подруги выдал мою тайну или между учителями состоялся разговор? Как бы то не было — все совершилось. Я не верила в счастье. Неужели? — все твердила я. Николай Александрович Казаков был самым лучшим другом Александра Васильевича. И он ему сказал о своем намерении жениться на мне. Николай Александрович сказал своему дядюшке И.С.Проханову. Тот позвонил матери Александра Васильевича — поздравить её. Увы! Для нее это известие не было радостью. Она была огорчена и не хотела дать согласие на наш брак. Это очень огорчало Александра Васильевича, и он много пережил на этой почве. Она начала требовать, чтобы он мне отказал. Но Александр Васильевич наотрез отказался это сделать. Теперь я жила уже в ожидании, что будет дальше? Как бы там ни было, мы решили обручиться и ждать удобного для бракосочетания времени. Мы попросили нашего пресвитера Капитона Петровича Петрова обручить нас. Собрались у моих родных на Крестовском острове. В присутствии братьев мы помолились, потом пели, а затем объявили, что мы жених и невеста. По желанию Александра Васильевича, я одела кольцо на левую руку, чтобы молодые люди видели, что я не свободна.

Между тем наше служение продолжалось. Александр Васильевич стал больше работать в юношеском кружке, ведя переписку с братьями. Когда бывали собрания на Фонарном, он часто стоял внизу у вешалки и помогал посетителям. Все это он делал с улыбкой, и всех такое обхождение очень умиляло. Мало кому хотелось стоять у порога. Но нужно было кому-то это делать, и он в своей скромности это делал. Это служение не унижало его, а, наоборот, возвышало. "Кто хочет быть первым — будь всем слугою", — так написано в Слове Божьем, и еще: "Будь верен в малом, над многим тебя поставлю". Так было и с ним. Конец 1916 года был напряженным, всё бурлило, на улицах собирались группы людей, о чем-то говорили, полиция разгоняла их. В общем было как-то не спокойно, назревала революция. Невольно волнение охватывало всех, как при приближении грозы. У нас на душе тоже было тревожно. 16 декабря 1916 года был убит Григорий Распутин. Народ волновался. Все чувствовали наступление бури. Против Ивана Степановича Проханова было возбуждено уголовное дело. Он обвинялся в организации антигосударственного Союза евангельских христиан. Об этом было сообщено в газетах. Но власть имущим было не до него. Внимание правительства отвлекали многие неприятные события, и дело Ивана Степановича, как и многие другие дела, созданные искусственно, оказалось под сукном. Однако церкви были закрыты, и проповедь Евангелия ушла в подполье, тем не менее, дело Божие продолжало успешно расти и развиваться. Тайные собрания были особенно благословенными.

В 1917 году произошла революция. С нею наступила полная разруха. Трамваи стояли на улицах, люди ходили пешком. С чердаков стреляли из пулеметов. Ходить по улицам было опасно. На бирже труда простаивали тысячные очереди безработных. С продовольствием стало очень плохо. Наступили холод, голод, эпидемия. Многие верующие покинули город. Уехали и мои родные на родину отца в деревню, в Тверскую губернию. Я осталась в Петрограде. Работала в столовой трамвайного парка — ради пропитания. Но в это время возобновились собрания в Тенишевском зале, открылось собрание в цирке Чинизема на три тысячи человек; собрания также проходили в Морском Манеже, вмещавшем десять тысяч человек. Помню: члены Уличной миссии ходили с пением и плакатами христианского содержания по улицам Петрограда и проповедовали. Уличная миссия во главе с братьями К.Ф.Сальниковым и А.В.Каревым начала издавать журнал "Призыв". В то тяжелое неопределенное время приступили мы к изданию нашего скромного журнала. Отовсюду поступали вести о жестокой братоубийственной войне. Разбушевалась грозная стихия человеческих страстей, и в этой буре гибли сотни тысяч людей. Необходимо было всем несчастным страдальцам, разбитым жизненной бурей, указать тихую пристань спасения. Необходим был призыв к Тому, Кто сказал: "Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас" — Мф.11:28. Христос Спаситель мира для каждого человека является единственной безопасною скалою, на которой может он найти спасение. Призывать ко Христу, к служению Ему и меньшим братьям Его, нашим ближним, — это была цель и задача нашего журнала. Статьи, предназначенные для нашего журнала, должны были быть краткими по содержанию, простыми по изложению и носить призывной характер. Александр Васильевич писал в журнале: "На полях работы евангельской Уличной миссии, в низинах жизни в "Порт-Артуре" и "Манчжурии" — кто из петроградцев не слышал о знаменитых столичных трущобах? Это громадные шестиэтажные здания, населенные от восьми до девяти тысяч жильцов. Люд самый бедный и темный во всех отношениях. По собственному их признанию живут "как звери в зверинце". С разрешения домовых комитетов членам Уличной миссии удалось в обеих трущобах устроить евангельские собрания. Собрания происходили в длинных мрачных коридорах. Толпы жильцов с напряженным вниманием слушали благую весть о великом Друге падших, нравственно опустившихся, всех грешников, — Иисусе Христе, о могучей силе Его Крови, стекавшей с креста Голгофы и очищающей порочную совесть всякого человека от постыдных, греховных пятен. Об этом же свидетельствовали слова духовных песен, которые там пелись. И живая весть спасения брала за живое. Что из того, что эти люди так низко пали? В глубине их душ теплилась искра Божия. И эта искра, разгоревшись под влиянием божественных слов, отогревала лед души. Они плакали. Счастлив тот, кто имел возможность видеть слезу покаяния на ланитах падшей души. Он никогда это не забудет. А когда по окончании собрания всем желающим оставить прежнюю греховную жизнь и начать новую в согласии с учением Христа, было предложено поднять руки, то многие сделали это самым решительным образом. Господь да поможет им сбросить с себя тяжелые цепи греха". "Призыв" N3, 1918 год, 15/1. А.К.

После Октябрьской революции разруха усилилась, наступал голод, продукты доставать стало все труднее, не хватало хлеба. На Крестовском мы разбили маленький огородик: посадили картофель, морковь, брюкву и другие корнеплоды. Была у нас корова, дававшая немного молока, которое мы меняли на хлеб. Это помогало нам выжить. В 1918 году банковские служащие объявили об отказе сотрудничать с советской властью. Институт, в котором учился Александр Васильевич, на время закрыли, и он поступил работать в банк контролером. Работа у него пошла хорошо. Вскоре он получил квартиру с обстановкой. Теперь, когда он имел и заработок, и квартиру, что мешало нам соединить свою жизнь? Будущее нас не страшило, жить или умереть — лишь бы вместе. И мы назначили день бракосочетания на 20 октября 1918 года. Все приготовили. Мама приехала из деревни на бракосочетание, которое должно было состояться в воскресенье. А в четверг получаем телеграмму из деревни, что умерла моя сестра от "испанки". Маме пришлось срочно уехать на похороны. Мы думали отложить свадьбу, а потом решили, что это сложно, оставалось только три дня. И несмотря на то, что на одной неделе будут похороны и свадьба — решили сочетаться. Сочетал нас Капитон Петрович Петров в церкви на Лахтинской улице. Платье мне пришлось шить самой из хлопчатобумажной ткани. Мамы не было, и обо мне хлопотала чужая женщина. Она испекла картофельные пироги с брюквенной начинкой. Николай Александрович Казаков вспоминает, что на свадьбе было много горчицы. Не помню, к какому блюду она была нужна? Одно помню — было много друзей, которые пели, говорили пожелания, было очень радостно. Свадебной машины не было. Мы шли в церковь и обратно пешком. Ни фаты, ни цветов у нас не было. Но зато был большой белый шарф, которым меня во время бракосочетания покрыл пресвитер Капитон Петрович. Такая у нас была свадьба. В сущности, не важно, как мы справили свадьбу, важно, как жизнь прожили.

После свадьбы мы жили в новой, уютно обставленной квартире, куда перевезли весь свой скудный скарб. Самое ценное, что у нас было, — это книги, духовная и художественная литература и все необходимое на каждый день. Я работала в больнице кастеляншей, а по вечерам шила мужские сорочки для одной зажиточной семьи. Под Петроградом не смолкал грохот артиллерийской канонады, так как войска Юденича подошли к городу. Хлеба и вообще продуктов не было. Питались, чем придется. Многие просто падали на улице от голода; освещения не было, вечерами страшно было ходить. Идешь, бывало, видишь, лежит лошадь мертвая, а у нее отрезано бедро. Александра Васильевича мобилизовали в Красную Армию на формирование госпиталя и разрешили взять с собой семью. В такой обстановке он боялся оставить нас в Петрограде и упросил меня ехать с ним на Урал. Из вещей можно было взять с собой очень немного. Говорили, что поездка займет три-четыре месяца. Нам дали бронь на квартиру, мы собрались и поехали, не зная, что нас ждет, предав наш путь Господу. Ехать в теплушке на нарах было даже интересно, дверь отодвинешь — все в снегу белое, поле, степь. По пути наш маршрут изменился, и мы направились не на Урал, а в Казань. Ехали недели две. С питанием в дороге было лучше. Александр Васильевич получал паек и, кроме того, мы покупали у крестьян разную снедь, которую они подносили прямо к поезду. В Казани остановились мы при церкви евангельских христиан, где пресвитер был брат Сементинов. Он с семьей жил на Лядской улице в доме 20, на втором этаже. При доме молитвы с черного хода была небольшая комнатка, в ней-то нам и предложили остановиться. С нами жили еще два военных брата. Мебели, кроме скамей и большого стола, никакой не было. Мы устроились спать на большом столе, остальные разместились в коридоре на нарах и скамьях. Жили дружно, устроили "складчину". Я готовила на всю братию. Продуктов на рынке было много: и овощи, и крупа. Вечерами участвовали в собраниях, я пела в хоре, Александр Васильевич, как всегда, горячо проповедовал. Приобрели много друзей. Нас всегда приглашали, ездили за город. Александр Васильевич стал общим любимцем. Его окружала молодежь, как пчелы на мед, липли к нему.

В 1920 году начинался голод в Поволжье. Трудно было найти работу, еще труднее было достать хлеб, картофель. У озера Кобан собралось много голодных людей; они сидели прямо на земле. У некоторых женщин были грудные дети, которые сосали пустую грудь, матери лежали на земле в изнеможении от голода. Ужасающая картина. Она преследовала меня всюду, где бы я ни была. Голодающие жадно смотрели на проходящих в надежде что-нибудь получить. Но, увы, ни у кого ничего не было. Каждому было только до себя. Мы получали паек и могли скромно питаться. В то время я готовилась быть матерью, и все происходящее меня пугало. Как-то в ноябре мы сидели в пустом зале молитвенного дома, собираясь пить чай. Вдруг раздался громкий стук в дверь, потом в окна. Я открыла дверь. Вошло несколько человек и сразу начали производить обыск. Часа два они искали что-то, потом предложили Александру Васильевичу одеться и увели его с собой. Так в наш тихий уголок ворвалась буря и разлучила нас. Я наивно спросила сопровождавших: "А вы скоро его отпустите?", — они ответили: "Скоро, ставьте самовар!" И я даже поверила им. На другой день я принялась его искать. Нужно было передать ему белье, одеяло, продукты. Я была с дочерью пресвитера Сементиновой Валей. Она хорошо знала город, и мы его нашли. Арестованных остригли, обрили. Я передала Александру Васильевичу передачу. Вскоре он заболел сыпным тифом и был переведен в госпиталь. Болезнь проходила очень тяжело. Я ходила к нему ежедневно; после обхода врачей меня без труда пропускали к нему. Я умывала, кормила, переодевала его, вообще, чем могла, помогала ему. Состояние здоровья его ухудшалось, температура была очень высокая, он бредил. Мне было страшно: вдруг я его потеряю? Сердце с этим не хотело смириться. Сколько я пролила слез наедине, сколько вознесла горячих молитв, чтобы Господь сохранил его жизнь и исцелил его! Не помню, были ли у меня после такие горячие молитвы, как в пору первого испытания моей веры. Пока я не смирилась и не сказала: "Да будет воля Твоя!" — признаков выздоровления не было. Напротив, поправившись от сыпного тифа, он заболел возвратным тифом. И опять все началось сначала. В госпитале ежедневно вывешивали списки умерших. Приходя, я, прежде всего, смотрела список — нет ли в нем Александра Васильевича. Не обнаружив, успокаивалась и добивалась свидания с ним. Так прошел 1920 год. В начале 1921 года он еще находился в госпитале. Я все предала в руки Господа, подчинилась Его воле и успокоилась. Александр Васильевич стал медленно поправляться. Кризис прошел, и здоровье начало восстанавливаться. На душе стало легче. Наконец настал день, когда его выписали. Он должен был идти пешком семь километров в лагерь, на берегу реки Казанка, По дороге сопровождавший его заблудился; едва они выбрались из глубокого снега.

В воскресенье 16 января у меня родился сын Юрий. Крупный, хороший мальчик. Удивительно, потому что питались мы почти одними сухарями, присланными братьями из Вятки и других мест. В лагере было правило посылать заключенных на разные работы в город. И вот в один из приходов в город после работы Александр Васильевич увидел своего первенца, родившегося в такое трудное время. Положение было тяжелое. Голод, отец в неволе, мать — на чужбине, без родных, без помощи, без работы. Я все испробовала, чтобы найти работу, но безрезультатно. Так с трудом протянула до конца июля — вся обносилась. Сын подрастал, и его нужно было одевать. Из Петербурга написали, что дом, в котором мы жили, идет под общежитие для фабрики "Треугольник", и нам нужно увезти свои вещи. Но кто поедет? Да и поездка опасна, гражданская война ограничивала перемещение, и мы решили: будь что будет, и не поехали. Таким образом, мы лишились всего, что оставили: книг, посуды, носильных вещей. О своем положении написала родителям в Тверскую губернию, где они жили после эвакуации из Петрограда в 1917 году. Они в своем ответном письме звали меня приехать к ним, говоря что у них был хороший урожай. Это предложение мы хорошенько обсудили на семейном совете: я была за поездку, а Александр Васильевич возражал: понятно, что ему было грустно расстаться с нами. Но обстоятельства складывались так, что ехать было необходимо. И он отпустил нас. В августе 1921 года мы с Юрчиком покинули Казань. Транспорт был загружен, и мне с трудом достали билет на поезд на Москву, а там нужно было сделать пересадку до станции Чертолино, и еще пятнадцать километров до деревни Святителево нужно было ехать или на лошади или идти пешком. Известить о дне выезда не было возможности. И я решила добираться со станции пешком. Подвязала через плечо полотенцем сына, а узелок с его вещами повесила на руку; остальные вещи оставили на вокзале в камере хранения. Шла от деревни к деревне; иногда отдыхая на бревнышке. Погода была хорошая, светило солнце, и на душе было спокойно; самое трудное, казалось, осталось позади. Когда уже подходила к дому, где жили мои родители, вышла моя сестра и сказала маме: "Смотрите, по дороге идет какая-то старушка, а какой у нее красивый ребенок на руках!" Мама выбежала и узнав меня, со слезами бросилась мне на шею. Такой, похожей на старушку, я приехала в дом моих родителей. Малыш мой спал, его щечки разрумянились. Розовенький, пухленький, он не подозревал, как было трудно его маме. Сестры мои забрали у меня сына, а мне предоставили отдых. Потом было много разговоров, рассказов. На другой день мама взяла лошадь, и мы поехали на вокзал за вещами. Как было приятно сидеть рядом с мамой, сложить свою ношу на ее родные плечи. Мне казалось, что с плеч моих свалилась целая гора и понемногу я стала приходить в себя. Но в то же время я очень скучала по Александру Васильевичу. Уходила подальше от людей — свидетелей моего горя, и предавалась горячим слезам и молитве о нем. Он остался в Казани с матерью. Это меня немного успокаивало. Успокоившись, я шла домой; о причине моих отлучек мама догадывалась по печальным и заплаканным глазам. Юрочка рос, теперь он хорошо питался.

Километрах в трех-четырех от нас, в деревне Шурнино, проходили собрания. На Рождество в 1921 году устроили елку. Все были очень рады. Мы выучили гимны, дети пели хорошо, дружно. Километров в двенадцати от нас верующие устраивали что-то вроде съезда. Мы решили пойти туда пешком с Юриком. Помню, было холодно, сыро, шел дождь. Мы все же шли, не обращая внимание на непогоду, так истосковались по собраниям, хотелось увидеть братьев, услышать проповеди. Было очень много гостей из других мест; собрания прошли очень торжественно. Там мы заночевали и на утро отправились обратно. Вернувшись домой, я заболела бронхитом и пролежала в постели недели две.

Как-то к нам в деревню приехали два молодых проповедника с целью благовестия по деревням. Маме эти места были знакомы, и она пожелала их сопровождать, Я тоже решила помочь им в пении. Так мы все четверо отправились по деревням. Я взяла с собой Юрика; он стал уже тяжелым, и мы несли его по очереди. Собрания проходили благословенно. Но были деревни, где нас встречали не очень любезно, грозили даже выгнать, поднимали шум. Тогда я вставала и пела, и наступала тишина. Братья могли снова проповедовать. И так мы шли от деревни к деревне, пока не посетили все деревни в округе. Этими молодыми братьями были Илья Григорьевич Иванов и Артур Иосифович Мицкевич.

Время шло. Нужно было помочь родителям материально, и вот мне представился случай. В одной деревне требовалась портниха. Я принялась за эту работу, тем более, что за нее обещали платить зерном. Мне хотелось заработать, чтобы послать посылку в Казань. Поехала на работу с Юрочкой. Было очень боязно начинать, но Господь руководил мною, и я пошила несколько платьев, переходя из дома в дом. Всем очень понравилась моя работа, и я смогла хорошо заработать. По окончании работы часть зерна отдала отцу на посев, часть смолола и напекла хлебов и насушила сухарей. Посылке были очень рады, она пришла во время. В то время у меня была возможность читать. Много читала Библию и, конечно, молилась о встрече и о здоровье Александра Васильевича. Однажды, молясь, вдруг слышу внутренний голос: "Благодари! Он свободен". Не рассуждая, начала благодарить Господа за освобождение мужа. Встав с колен, задумалась, что бы это значило? Записала дату этой молитвы на уголке в Библии. Между тем время шло, но никаких вестей из Казани не было... Вдруг я получаю письмо от Александра Васильевича, в котором он писал, что скоро будет у нас, что его освободили такого-то числа. Смотрю запись в Библии, — дата совпадает. Как я благодарила Господа за Его ответ и за Его предвозвещение. Это так укрепило мою веру, что | Господь слышит мои молитвы и отвечает мне. Александр Васильевич также писал, что намерен потом поехать в Ленинград, чтобы устроить там жилище, и после возьмет нас к себе.

Наступил 1922 год. Как-то я пошла на хутор помочь по хозяйству и засиделась допоздна. Вдруг приходит сестра и зовет меня домой. Я испугалась, думаю: что-то случилось с Юрочкой. Спрашиваю ее: "В чем дело?" — она не отвечает, а все зовет. Собрав все свои вещи, я пошла с ней. Спрашиваю: "Наверное, Шура приехал?" — она опять молчит. Тут я с нетерпением побежала домой. Но снегу намело много, поднялся ветер, я от волнения с дороги сбилась, если бы не сестра я, наверное, не дошла бы до дома, где меня встретил Александр Васильевич. Стоит ли говорить о радости встречи! Сколько рассказов, сколько вопросов — не перечесть. Александр Васильевич нашел Юрика выросшим, окрепшим и не хотел с ним разлучаться ни на минуту.

Вскоре многие братья узнала о возвращении Александра Васильевича и просили его прийти на собрание. Он не мог отказать. И начал снова проповедовать и принимать участие в беседах. Работая во Ржеве, он посетил, с целью благовестия, некоторые деревни. Снова начался горячий труд на ниве Христовой. Часто разлучались, но я была рада, что он опять занимался своим любимым евангельским служением, без которого не мыслил жизни. Так он провел в Тверской губернии три с лишним месяца, где много потрудился. В апреле 1922 года по вызову И.С.Проханова Александр Васильевич выехал в Ленинград, а я осталась в деревне, но душа моя была с ним. На гражданскую работу он больше не возвращался. И.С.Проханов развертывал большую работу по распространению Евангелия. Он старался привлекать на это дело молодежь. Брат организовал совет Союза евангельских христиан и наметил программу духовной деятельности. В Петрограде братья сняли новые помещения для богослужебных собраний, а также получили в пользование шведскую и немецкую лютеранские церкви. Совет Союза евангельских христиан получал из-за границы продовольственные и вещевые посылки. В октябре 1922 года возобновилась работа Библейских курсов. Канцелярия и столовая размещались на втором этаже в доме №3 по Малой Конюшенной улице (Софьи Перовской). Там жил и Александр Васильевич. Когда в июне того же года я приехала в Ленинград, нам была предоставлена маленькая комната. Но вскоре нас переселили в большую комнату с окнами во двор, где мы устроились посвободнее. Занятия Библейских курсов проходили в Доме Спасения на Большой Конюшенной, 25 (ул. Желябова).

В апреле 1923 года на квартире И.С.Проханова и в канцелярии союза был произведен обыск. Через несколько дней И.С.Проханов получил из Москвы повестку явиться в Ч.К. в определенный день и час. Он выехал в Москву вместе с В.А.Дубровским. При входе в здание Ч.К- братья встретились с В.Ф.Маринковским; от него они узнали о предписании ему покинуть Советский Союз. И.С.Проханов и В.А.Дубровский сидели в "бутырке" сначала вместе, потом их разлучили. Скорбь разлуки была велика, впоследствии случайно они встретились во дворе тюрьмы, куда их вывели для фотографирования. В июне 1923 года И.С.Проханов был освобожден из заключения и с группой братьев и сестер отправился на третий Всемирный конгресс баптистов в Стокгольм. Александр Васильевич остался в Ленинграде. На него легла забота о Ленинградской церкви и о Библейских курсах. В братской канцелярии в это время подвизался В.А.Дубровский: он поддерживал там порядок и дисциплину. Денег не хватало, едва набирали на зарплату работникам канцелярии, дополняя скудное жалование продуктами, получаемыми из-за границы.

14 июня у нас родился второй сын Лева. Вся моя прежняя работа закончилась и началась однообразная, хозяйственная. Частенько я вспоминала служение в "Уличной миссии", в кружках. Теперь я сидела дома с детьми одна. Александр Васильевич продолжал развивать евангельскую деятельность. В то время он много посещал иногородние общины с проповедями, как он говорил, "объехал всю свою страну". На стене у нас висела географическая карта, на которой он отмечал те места, где побывал. Глядя на нее, он радовался, что так много мест довелось объездить. Разъезды отнимали много время. Приедет, бывало, и снова готовлю в дорогу: чистые рубашки, носовые платки, носки, белье и другое. Ему даже некогда было купить необходимые вещи такие, как костюм, пальто, обувь, шляпу. Все это должна была делать я сама, потому что не вдруг достанешь то, что нужно. Поэтому приходилось шить и костюмы, а позже и обувь. Шить приходилось, ночами, когда дети спали. В то время обувь купить было негде, а фурнитуру можно было купить в специальных магазинах. Я приобрела все необходимые инструменты. В последний раз пользовалась ими во время второй мировой войны. В августе 1924 года у нас родилась дочь Галина. Девочка была очень спокойная. Мы были рады ей: теперь у нас были и сыновья, и дочь. Увеличивалась семья, увеличивались расходы и заботы.

В 1924 году на складе союза не осталось ни одной Библии. За Библию верующие крестьяне давали корову или мешок крупы. Иван Степанович Проханов решил поехать за границу собирать средства на печатание духовной литературы. С 23 мая 1925 года до 11 ноября 1926 года, то есть полтора года он пробыл в Америке. За это время он также посетил и Канаду. Было собрано сто тысяч долларов на издание Библий, Симфоний, Нотных сборников, журнала "Христианин". Журнал в то время издавался тиражом в 15000 экземпляров. В 1925 году Александр Васильевич сотрудничал в журнале, публиковал в нем свои статьи; к этому прибавилось еще руководство церковью во время отсутствия И.С.Проханова. Это кроме работы в канцелярии и переписки с церквами. С 1925 года он, в добавок ко всему, стал преподавать "Пастырское богословие" на Библейских курсах.

В январе 1926 года у нас появился еще один сын Валерий. После родов я две недели болела, была очень высокая температура. Конечно, Александр Васильевич был очень расстроенный; ему приходилось быть дома и смотреть за малышами. Днем ему кто-то помогал, а ночью он сам вставал к ним. Вскоре из Казани приехала его мама и поселилась с нами. К этому времени мы получили еще одну комнату, где Александр Васильевич мог заниматься. На 25-е ноября 1926 года в Ленинграде был назначен девятый всероссийский съезд евангельских христиан. Иван Степанович прибыл накануне открытия съезда. Многие братья и сестры встречали его на вокзале. На съезде он сделал подробный доклад о своей поездке, который занял два часа. На собранные им средства с 1926-1928 год было издано тридцать пять тысяч Библий, двадцать пять тысяч Новых Заветов, столько же сборников "Евангельских песен" и Десятисборников, Трехтомник нотных гимнов тиражом десять тысяч, Симфоний пятнадцать тысяч и Настольный календарь-советник — сорок тысяч. Всего сто семьдесят пять тысяч экземпляров. Много из этой литературы было отпечатано в типографии газеты "Правда". Мы расценивали это как чудо. За время с 1922 по 1928 год на Библейских курсах прошло обучение более четырехсот двадцати проповедников. И.С.Проханов уделял также внимание и "евангельскому быту", основные принципы которого были приняты на десятом всероссийском съезде евангельских христиан. Помню, как-то мы шли с Иваном Степановичем, он частенько бывал у нас в доме, и по дороге он развивал мысль, какие должны быть у евангельских христиан кухни, комнаты, дома. "Если я вхожу в дом к верующим, — говорил он, — и вижу беспорядок, невольно, делаю вывод, что сердце хозяйки дома не совсем в порядке. Потому что, если сердце наше чисто, то мы не потерпим вокруг себя беспорядок". Он мечтал, что крестьяне будут красить дома в белый цвет, чтобы они отражали свет. Такой большой, загруженный работой служитель на ниве Божией, свершавший такие великие дела не мог пройти мимо таких мелочей как жилище, которое должно находиться в соответствии со вкусом и воспитанием его обитателей.

С четырьмя детьми мне стало трудно справляться с домашним хозяйством. И мы решили взять в няни для наших маленьких ребят девочку-подростка. Ее звали Лиза. Она была трудолюбивая и аккуратная и очень привязалась к детям, полюбила их. Я не слышала, чтобы она когда-нибудь повысила голос на ребят. Дети росли здоровые. Однажды они заболели коклюшем, потом свинкой. Летом мы вывозили детей на дачу под Ленинград, и Александр Васильевич мог ежедневно бывать на свежем воздухе вечером и ночью. Во время отпуска он проводил с нами весь месяц. В разное время мы жили на станции Б.Ижора и в деревне Дубки, недалеко от взморья. Возле деревни стоял большой лес, где было много грибов и ягод. В хорошую погоду мы проводили время на берегу Финского залива; в пасмурную погоду ходили в лес собирать грибы и ягоды. Помню, в одно лето я напарила брусники целую бочку. Зимой она служила гарниром к мясным блюдам, и из нее мы варили кисель.

Во время отпуска Александр Васильевич обдумывал план будущей работы, готовил статьи в журнал "Христианин" и уделял время для детей, гулял с ними по лесу и купался. Каждый из детей был по-своему интересным, и его умиляло, когда он слышал их детский лепет. Но больше всего он любил говорить со старшим сыном; он был умным мальчиком, рано научился самостоятельно читать, а вскоре и играть на пианино, делая в музыке большие успехи. Так шла наша жизнь. Александр Васильевич приходил домой поздно; я уставала с детьми за день и едва дожидалась его возвращения. Днем на отдых надеяться не приходилось и я чувствовала большую усталость. Особенно много сил требовала стирка. Белья было много, а моющих средство не было. Одной зарплаты на такую семью не хватало, и я подумывала, как бы помочь семье. Начала снова шить на заказы платья. Но это была случайная работа, а мне нужно было найти постоянную работу. Детей оставить я не могла, поэтому решила брать работу на дом из артели "Галантерея". По плану за неделю я должна была сшить до сорока платьев с раскроем. В 1928 году я принялась за эту работу.

Между тем, несмотря на многие аресты, заключения и ссылки религиозных деятелей, законодательство еще позволяло вести духовную работу. Издание Библий 1926-1927 годов разошлись, нужда в них ощущалась острая. И поэтому И.С.Проханов решил совершить новую поездку в Соединенные Штаты Америки. 13 мая 1928 год он получил разрешение правительства на выезд за границу. Иван Степанович был намерен вернуться вскоре. Но Господь судил иначе. С принятием закона от 8 апреля 1929 года началось новое преследование верующих. 29 марта 1929 года И.С.Проханов собирался вернуться на родину, но после издания этого закона решил остаться за границей. По мнению И.С.Проханова этот закон был издан под давлением союза воинствующих безбожников, в соответствии с их пятилетней программой по ликвидации религии. Всесоюзный Совет евангельских христиан остался без руководителя. Но жизнь шла вперед, по мере возможности братья работали, одни заменяли других. Председателем Всесоюзного совета евангельских христиан стал Яков Иванович Жидков. С этого времени они с Александром Васильевичем работали вместе до самой кончины Я.И.Жидкова. Мне казалось, что они понимали друг друга без слов. В 1927 году Александр Васильевич Карев, Николай Александрович Казаков, Альберт Иванович Кеше работали над нотным сборником гимнов. Помню, как Николай Александрович бывал у нас дома. С Александром Васильевичем обсуждали пригодность гимнов к публикации. Николай Александрович проигрывал мелодию на пианино, и они горячо обсуждали каждое произведение. Этот сборник, состоявший из трех томов, буквально рождался у нас на глазах. Вместе с братьями я пропевала все мелодии известных мне гимнов. По окончании подготовки и издания сборника Александру Васильевичу преподнесли три тома в кожаном переплете с золотым обрезом и с дарственной надписью: "Члену Всесоюзного совета евангельских христиан — Александру Васильевичу Кареву в ознаменование завершения печатания данного издания. От ВСЕХ. "Великое сотворил Господь над нами" — Пс.125:3 29.05.1928г. За подписью — И. Проханов". В 1928 году Александр Васильевич был занят корректированием Симфонии. Это была утомительная работа, во-первых, потому что печать была очень мелкая, во-вторых, она была строчной, — типография давала мало времени на корректуру. Бывало, принесет Александр Васильевич отпечатанные мелким шрифтом листы и просиживает над ними чуть ли не всю ночь, а днем у него текущие дела в канцелярии, вечером собрание. В январе 1929 года Симфония была издана, почти одновременно с нотным трехтомником. Александр Васильевич также получил в память один экземпляр издания с надписью: "Труд ваш не тщетен пред Господом" — 1 Кор. 15:58. Александру Васильевичу Кареву, потрудившемуся над корректурой Симфонии, в память выхода сего издания. 02.01.1929г. За подписями В.Дубровский, Я.Жидков, В.Быков, Н.Казаков".

На новый год была устроена для детей елка в Доме Спасения. Это была "последняя елка". Праздник прошел очень хорошо, дети получили пакетики со сладостями. Так мы встретили 1929 год. Долгое время мы больше не делали елку, потому что их не продавали, объяснялось это тем, чтобы не истреблять лес. Как я уже писала, Александр Васильевич и Яков Иванович много лет проработали вместе, как говорится: "душа в душу". Помню я Пелагею Сазонтовну — жену Якова Васильевича. Она в то время была молодой, энергичной, ласковой и приветливой. Несмотря на большую семью, всегда находила время уделить внимание каждому человеку, приходившему к ним. Бывая у них в доме, я видела, как она быстро и ладно управлялась со своими малышами; приятно было смотреть на нее. Я очень уважала Пелагею Сазонтовну за серьезность и примерное отношение к делу Божию. Она была очень скромной, с ней всегда было легко, что встречается редко. В Ленинградской церкви в то время был введен новый способ посещения членов церкви. Братский совет занимался этим. Каждый член совета получал листок, на котором было помечено имя, отчество, фамилия и адрес посещаемого. За неделю брат должен был посетить порученную ему душу; на этом бланке с адресом он делал пометку: когда посетил, в каком духовном состоянии находится посещаемый. В то время, как Александр Васильевич горел на духовной работе, моя жизнь проходила в домашней суете. Четверо малолетних детей требовали моих постоянных забот; их нужно было обшить, накормить, погулять с ними. У меня было только одно желание — выспаться. На собрание выбиралась с трудом, детей не с кем было оставить. Когда мы взяли в помощницы шестнадцатилетнюю девочку, у меня появилась возможность немного подрабатывать шитьем. Мы так мало виделись с Александром Васильевичем, домой он приходил поздно, усталый. Обмолвимся несколькими словами за ужином, и я опять одна. Очень много работал по ночам. У него не было своего рабочего места, куда бы он мог уединиться от детей. Но он мог работать при детском шуме, мог готовиться к проповеди где-нибудь в сквере. Бывало, положит портфель на колени и пишет, пишет... Он не пользовался отпуском: если в течение отпуска не написал ни одной статьи, считал, что отпуск прошел непродуктивно. Мы находились с ним рядом, но у него была своя внутренняя жизнь, свои мысли; чтобы, как я говорила "не вспугнуть их" — я молчала и тоже размышляла про себя. Конечно, было бы идеально, если бы у нас был обмен мнениями, были бы обсуждения. Не скрою, я была иногда одинока. Когда мы соединились для совместной жизни, у нас был общий труд: Уличная миссия, оркестр, были одни мысли и общие интересы. Потом наши обязанности разделились. Хотя могло быть и иначе. Много позже так оно и стало. Мы все обсуждали вместе, и это было хорошо. Я чувствовала себя причастной к церковным делам.

В августе 1929 года А.В.Карев и Я.И.Жидков пробыли три месяца в местах лишения свободы. Александр Васильевич об этом времени писал так: «Никогда я не держался так за Господа, как эти три месяца. И я испытал на опыте слова Псалма 67:20 и Исаии 41:10». В конце 1929 года встал вопрос о ликвидации ВСЕХ. Работникам союза пришлось думать о подыскивании гражданской работы. В то время А.Л.Андреев пригласил Александра Васильевича на работу в Москву в качестве делопроизводителя в Московскую церковь с последующим переездом на постоянное место жительства в Москву. На что он согласился.

В октябре 1929 года наша семья еще увеличилась: родилась дочь Людмила. Теперь у нас было пятеро детей. Площадь для такой семьи нужна большая, — а где ее взять? Мы решили, что пока Александр Васильевич поедет в Москву один и подыщет нам квартиру, а потом и мы переедем к нему. В начале 1930 года он уехал в Москву на труд в Московскую церковь. Для него открылась новая страница жизни, не похожая на прежнюю. От многосторонней работы во Всесоюзном совете евангельских христиан остался только узкий участок работы. Но это дело тоже было необходимое, и кто-то должен был его делать. Так началось новое служение Александра Васильевича в Москве. Мы думали, что наша разлука будет не долгой, но она продолжалась два с половиной года. Несмотря на все усилия найти помещение, это было почти невозможной задачей. Тогда я предложила обмен жилплощади Ленинграда на Москву. Господь помог нам это осуществить. А пока мы жили врозь. Время от времени Александр Васильевич приезжал к нам в Ленинград к радости семьи и верующих, слушавших его проповеди. 28 июня 1931 года у нас родилась дочь Светлана. Теперь у нас было три сына и три дочери.

Наконец в 1932 году у Александра Васильевича появилась возможность соединиться со своей семьей. Я.И.Жидков, находившийся в таком же положении, поехал в Салтыковку под Москвой, а нам удалось произвести обмен квартиры в Москве. Мне нужно было устраиваться на работу на производство; и я устроилась швеей в мастерскую готового платья в Военторг. Детей пришлось оставлять на одну старушку, жившую рядом. Не скрою, мне было очень трудно. Если бы не Господь, не знаю, что бы было со мной и с моей семьей. Старшему сыну было десять лет, когда родилась младшая дочь. При таком возрасте детей не было помощников, некому было доверить дом. Так я начинала свою жизнь в Москве. Но Господь был со мной, и с Его помощью я все преодолела. Жизнь продолжала идти своим чередом. Помню одну из проповедей Александра Васильевича Карева на бракосочетание о счастье широкого сердца на основании 2 Кор. 6:12-13. В этой проповеди он говорил: "Приобретайте широкое сердце! В этом счастье жизни. Счастливые должны нести счастье другим. Хотите быть счастливыми? Расширьте свое сердце! Пусть ваши сердца вмещают все больше и больше людей, особенно больных, плачущих, скорбящих!"

Прошло три месяца с тех пор, как мы приехали в Москву. Я уже привыкла к новому городу. Однажды, придя с работы, взяла на руки маленькую Светланочку, тогда ей было одиннадцать месяцев, поставила ее на ножки, а она не стоит. Я расстроилась и показала ее врачу. Врач нашел, что у нее развивается рахит. Девочку нужно было носить в поликлинику на сеансы "горное солнце". Пришлось оставить работу и ухаживать за малышкой. Начиналось лето, дни стояли теплые. Через два месяца Светочка пошла. В то время я испробовала много специальностей, не отказывалась ни от какой работы, лишь бы она была ближе к дому, чтобы во время обеденного перерыва забежать, узнать, что делается дома. Работала я учетчицей, статисткой. Вскоре недалеко от нашего дома, на Шаболовке, открылся Дом моделей. Туда набирали работников. Я решила попробовать. Меня взяли с месячным испытательным сроком. Работа мне понравилась, творческая, нужно было создавать новые модели, но к этому я не была подготовлена. Осваивать ее было трудно. Тихонько наблюдала за соседями, работающими рядом со мною; думала, в чем секрет этого мастерства. И кажется, постигла. Испытательный срок окончился. Меня оставили работать в Доме моделей конструктором легкого женского платья. Работа моя заключалась в том, чтобы сделать выкройку модели, принятой художественным советом к пошиву на производстве. Хотя работа была для меня новой, но с Божией помощью, я с ней справилась. Эта работа дала мне большую практику в конструировании одежды; и в будущем я могла сама конструировать одежду. В 1940 году сдала в издательство "Гизлегпром" свою книгу по созданной мной системе конструирования одежды. По причине военного времени книга издана не была. В 1942 году мне вернули рукопись. Я продолжила работу над ней, увеличила ассортимент, внесла детскую и верхнюю одежду.

Однако возвратимся к 1933-1934 годам, которые прошли без особых изменений. Дети росли, старшие уже учились. Александр Васильевич работал в союзе, выступал с проповедями в церкви. Собрания в Москве отличались от Ленинградских; мало было знакомых братьев и сестер. Поэтому мы частенько бывали у Якова Ивановича Жидкова в Салтыковке. Семья у них была большая: все мальчики и только одна дочь. Пелагее Сазонтовне доставалось с ними. Да, трудно растить детей, сколько силы и терпения нужно с ними, не говоря о труде. С 1929 по 1934 год на душе было как-то тревожно, нехорошие предчувствия тревожили нас. С мест шли разные слухи: то одного служителя арестовали, то другого. Некоторые вернулись, но тут же получали второй срок. Так было, например, с В.А.Дубровским. Работа в союзе тоже сходила на нет. Собрания проходили, но все ожидали чего-то страшного. Было много всякого рода ограничений. Но как бы там ни было, дело Божие продвигалось. При увеличении скорби душа тянется к Богу. Много молитв было в это время вознесено к Господу, Который не оставлял Своих детей без помощи, но помогал каждому, кто просил Его о помощи. Так в тревогах о будущем мы прожили до декабря 1934 года. Вот уже исполнилось пять лет, как мы в Москве. Как быстро летит время! Дети тоже растут. Старшему уже четырнадцать лет. Он хорошо играет на пианино, имеет абсолютный слух. Часто с сыном М.А.Орлова Андреем играет на органе на богослужениях. Лева тоже уже большой, ему двенадцать лет, Гале одиннадцать лет, Валерию девять лет, Милочке пять лет и, наконец, Светланочке три с лишним года. Такая у нас была семья, когда вечером 26 марта 1935 года у нас взяли отца.

Когда производили обыск, Александра Васильевича не было дома. Когда он возвращался домой, соседка его предупредила, и он ушел и долго не приходил. Наконец, в два часа ночи пришел и сказал: "Я иду, чтобы взять свой крест". Он был очень грустный, скорбно посмотрел на детей, на меня... Стараясь не показать, как мне тяжело, я собрала ему что-то с собой. И его увели. Я вышла во двор. Была ранняя весна, стояли лужи, капало с крыш, кое-где еще лежал снег. Александра Васильевича посадили в машину и увезли в третий раз. Первый раз в Казани в 1921 году, второй раз в 1929 году и вот теперь в Москве. Вернувшись домой, я поглядела на опустевшую комнату, на спящих детей. Бедные! они еще не знали, что произошло... И тут я дала волю своему сердцу. Но об этом знает только Господь. На утро проснулась с чувством испуга, первая мысль была: «Что делать дальше? С чего начинать?» Отныне я и мать, и отец. Справлюсь ли? Задача чрезвычайно трудная. Прежде всего, нужно было узнать о местопребывании Александра Васильевича, понести ему передачу, написать записочку и получить от него ответ, как он и что? Я оставила детей с женщиной, которая жила у нас в то время, и отправилась на поиски. Получила справку о его месте нахождения, передала небольшую передачу. Так началась новая страница моей жизни.

Работа в Доме моделей продолжалась, но шила я без настроения. Жить надо и работать надо. Собрания проходили своим чередом. Верующие, зная о моем горе, сочувствовали мне; некоторые помогали. Прасковья Ивановна Голубева подошла ко мне на одном из собраний и сказала: "Сестра, я знаю, что у вас много детей, и хочу вам помочь. Дайте мне троих ваших детей. Я живу за городом (а уже наступило лето), им у меня будет хорошо». Я отдала ей младших ребят. Немного времени они там пробыли и пришлось взять их обратно, так как сестра испугалась, что детей возьмут в детский дом. Кто-то ей пригрозил. Пришла ко мне месяца через три другая сестра, и сказала: "Вы знаете, такого-то числа Александра Васильевича будут высылать, а сейчас можно иметь свидание с ним. И сказала о времени — дне и числе свидания. В это время я работала, нужно было отпрашиваться. Отпустят ли? Я ждала этого дня с волнением. Когда он наступил, попросила заведующую производством отпустить меня на три-четыре часа с последующей отработкой. Она ни в какую не пускает и только. Тогда я вынуждена была сказать ей о причине моей отлучки. Неохотно, она все же отпустила меня. Но после мне это дорого стоило. Я попала в число врагов народа, была лишена премии. Администрация стала искать случая избавиться от меня. Я чувствовала, к чему все идет. Но что было делать? Нужно было кормить детей и Александру Васильевичу передачу посылать. Когда была на свидании он сказал мне: «Я получил срок пять лет, и меня отправляют в Коми Республику». Он уехал, а я начала ждать писем с обратным адресом. Как было мне одиноко. И среди своих чувствовала себя одиноко. Понемногу меня стали забывать, потому что у каждого хватало горя. Таково было время. Помощи мне ждать было не от кого, только на Господа возлагала свою надежду. Светлые воспоминания сохранились у меня о Елене Ивановне, сестре Якова Ивановича Жидкова. Она была моим истинным, сердечным другом. Вторая — Анна Ивановна Астахова. Ее искренняя любовь и ласковое обращение доставляли мне много радости и утешения. Обе сестры были постоянны в своем таком отношении ко мне, за что я была им очень благодарна. В их присутствии я не чувствовала себя одиноко. Работать на старом месте с каждым днем становилось все труднее; заботы другого порядка заполняли мою душу. Писем от Александра Васильевича все не было. Кроме этой работы, шила платья на заказ, так как денег на содержание большой семьи не хватало. Я все чаще стала задумываться, как жить дальше? Наконец 3 мая получаю первое письмо из Котласа, с адресом и объяснением о пути следования к месту, если надумаю поехать к нему. Подумала поехать и отвезти ему необходимые вещи к зиме. Оставив детей, поехала, не предупредив о моем приезде.

Путь от Москвы до Котласа был очень благополучным. Приехала рано утром, сняла комнату, оставила вещи и пошла подать заявление на свидание. До получения ответа решила посмотреть окрестности. Расспросила, как доехать до его местопребывания. Мне рассказали. Ехала по узкоколейке, сошла на платформе, стою. И вот, проезжает вагонетка, которую сзади толкают несколько мужчин. Присмотрелась и вижу, один похож вроде бы на моего мужа, и самой не верится. Ноги у него обернуты какими-то тряпками. Окликнула его, он оглянулся и глазам не верит, как я сюда попала. Сочла большой удачей эту встречу. Подбежала к нему. Мы сели на бревнышке и немного поговорили о том, о сем. Подошел его начальник, он вскочил с места и докладывает: "Это моя жена приехала из Москвы". "Из Москвы?" — проговорил он и ушел. Мы опять продолжили разговор. Но вот подходит конвоир и предлагает мне пройти с ним. Когда пришли, меня обыскала женщина, пересчитала деньги, проверила документы и отпустила, ничего не найдя. Оказывается, передо мной сбежало несколько человек. Это было, как ушат холодной воды. Больше мы в этот день не виделись. На утро пошла за ответом. Там мою историю уже знали, накричали на меня и велели в двадцать четыре часа уехать обратно в Москву. Я попросила дать мне разрешение на свидание, потому что муж нуждается в теплых вещах. Дома я оставила малолетних детей, как же уехать ни с чем? Решила, что буду ждать. Я ждала. А по утрам выходила на дорогу, когда осужденные шли на работу. Так прошло дней пять. Наконец, свидание в присутствии конвоира и передачу мне разрешили. Я принесла чемодан и все передала Александру Васильевичу. Теперь нужно было отправляться домой. Хорошо запомнилась дорожка, по которой ходила его встречать. Придя попрощаться не нашла его на месте. Мне передали от него записочку такого содержания: "Милая, родная Нюрочек! Я освобожден сегодня от работы по случаю обострения грыжи и увидеться нам с тобою очень трудно. Не огорчайся, дорогая. Болезнь, может быть, вообще освободит меня от тяжелых работ. Жалею, что твой отпуск несколько омрачен. Миленькая моя, хорошо, что мы хотя немного виделись, другие не имели и того. Поезжай спокойно домой. До свидания, моя дорогая! Пришли мне открыток. Целую тебя снова и снова горячо. Любящий тебя твой Шурок". Получив эту записку, я очень огорчилась тем, что нам не удалось проситься перед отъездом. Как будто что-то осталось не завершенным. Так не простившись, я поехала обратно домой, все же довольная тем, что повидала его, пусть не так, как предполагала, но зато теперь он сыт и одет. Не знаю, от сильного ли напряжения, спазмы сдавили грудь, стало трудно дышать, и я разрыдалась. Некоторые пассажиры подходили ко мне и утешали. На душу спустилась беспросветная ночь. Это состояние держалось очень долго, как будто я безвозвратно потеряла все на свете. Но вот Александр Васильевич пишет мне письма: "Моя драгоценнейшая Нюроченька! Бесконечно тронут твоей любовью. Снова и снова благословил тот день, когда я избрал тебя подругой моей жизни. Как ты дорога для меня и какой я счастливый, что имею тебя..."

В Москве меня ожидали шестеро малолетних деток, которым я очень была нужна. Это сознание дало мне силы, и я решила крепиться. Чувствовала, что с моей работой все же придется расставаться. Одна сестра, работавшая со мной, посоветовала мне преподавать уроки кройки и шитья. Эта идея понравилась мне. Однако я была практиком, а теорию знала плохо. Мне предоставили группу, с которой я попробовала свои силы. На первых порах было очень трудно. Но с помощью Господа я преодолела все трудности. Он чудно помогал и учил меня. Мне предложили вести несколько групп. Занимались мы раз в неделю вечерами; днем я готовила учебный материал. Теперь я имела работу лучше и интереснее. Много в это время было различных трудностей и неприятностей. Одна из них паспортизация. Всем меняли паспорта, а кто не получал новый по какой-либо причине, должен был уехать из Москвы всей семьей. Пошла я менять паспорт, с каким-то нехорошим предчувствием. В нашем дому все уже получили паспорта, а мне все не дают. Спрашиваю: "В чем дело? Почему мне не даете паспорт?" Паспортистка отвечает: "Нужно разобраться". Предложили мне собрать документы о моей работе. Я собрала, прошло еще три недели. Из Ленинграда приехала в гости моя мама, и мы горевали вместе, думали, что же делать дальше. Вдруг слышу внутри голос: "Возьми документы и иди к начальнику милиции". Дело мое вел начальник паспортного стола. Я собрала все документы и с верой в лучшее пошла к начальнику милиции. Он внимательно меня выслушал, проверил все мои документы и сказал "К нам поступило заявление, что вы жили на иждивении мужа до его ареста". "Вы сами видите, — говорю,— что это не так. У меня документы о работе с 1928 года и все в порядке". Он подумал немного и поставил резолюцию о выдаче мне паспорта. Заявление на меня, как выяснилось, писала моя соседка по квартире. Получив паспорт, решила обменять наши две комнаты на отдельную квартиру. Через две недели мне предложили квартиру в деревянном доме на первом этаже, состоявшую из трех маленьких комнат. Так я сменила каменный дом на деревянный, второй этаж — на первый. Но я выиграла в том, что обрела самое главное, — покой, никто уже не вторгался в нашу жизнь. На новой квартире у нас был палисадник, где малолетние дети играли на чистом воздухе; им там поставили столик, сделала скамеечку, повесила гамак…

Александр Васильевич продолжал отбывать ссылку. Его переводили с места на место. Теперь он работал фельдшером при лагерной поликлинике. Кроме работы на курсах, мне приходилось еще шить платья. Но я была рада, что у меня столько работы, некогда было грустить. Как апостол Павел, я умею жить и в скудости и в изобилии. Имею много — не радуюсь, мало — не печалюсь. Зимою старалась заработать на лето. Правда, это не всегда удавалось. На лето отправляла детей в Ленинград к родителям. Спасибо им, они мне много помогали. В 1938 году истек договор на издание учебного пособия по конструированию и моделированию женского платья. Получила аванс шестьдесят пять процентов и расплатилась с долгами. На душе стало легче. Так я прожила одна с шестью ребятишками пять с лишним лет. Почти две тысячи тяжелых дней борьбы во всех отношениях. Истомилась душа моя, переживая эти годы разлуки. Но я не сдалась, победила все трудности. Конечно, если бы не Господь, то я погибла бы под ношей моей судьбы. Но Он не дал испытания сверх сил, постоянно поддерживал меня на пути. Ребятки росли. Мы могли гордиться ими. Левушка был копия Александр Васильевич, включая черты его характера и лица. Ему исполнилось шестнадцать лет; он работал и учился. Трудно, но он терпелив, Светланочка пошла в школу, Милочка перешла в третий класс, Валерий в шестой, Галя и Лева в седьмом классе. Юрий окончил школу с круглым отличием. Мы надеялись, что еще увидим светлые дни.

Наступил последний год ссылки Александра Васильевича. В Москве ему жить было нельзя. Предстояло выбрать город, где он мог бы жить после освобождения. Александр Васильевич намеревался выбрать для постоянного места жительства Западную Сибирь или Среднюю Азию. Я предлагала поселиться в Александрове, в ста сорока километрах от Москвы, чтобы все же быть поближе к дому. Уезжать из Москвы мне не хотелось, нужно было думать о будущем ребятишек, об их учебе. 8 марта 1940 года Александр Васильевич прислал письмо, что освободился и должен проделать путь до Усть-Усы почти в триста километров. Вместе с одним из освободившихся он совершил этот путь. Александр Васильевич писал, что в Усть-Усе он получил паспорт и намеревался на самолете вернуться в Москву. Но ему предложили должность фельдшера в ближайшем поселке, и он, чтобы подкопить немного денег и помочь мне с ребятишками, решил остаться на некоторое время, так как вернувшись домой он не мог бы сразу найти работу, и нам не на что было бы жить. Со скорбью в душе он сообщил, что решил поработать, чтобы и нам помочь и себе одежду приобрести, так как весь обносился; он очень боялся при возвращении быть мне в тягость. В этом письме он строил планы на будущее, не зная, что через два месяца приедет на похороны нашего семнадцатилетнего сына Левочки. Получив от Александра Васильевича письмо о том, что он поступил на севере работать и не скоро приедет, решила по настоятельной просьбе Левы свозить его в Ленинград. Дорога была трудная, потому что он уже едва передвигался сам. Но мне хотелось исполнить его просьбу. Однако здоровье Левы не улучшалось, напротив, быстро ухудшалось: у него была скоротечная чахотка. Тогда лечения ее еще не было. В тревоге за жизнь сына я вызвала Александра Васильевича телеграммой, но его долго не отпускали; я просила его поспешить, чтобы увидеть сына живым. Путь был так далек. Наконец-то, его отпустили. Он доехал до Вологды, думал, что со мной ему будет легче попасть в Ленинград. Я выехала Александру Васильевичу навстречу в Вологду, где и встретились после долгой разлуки. Хотели поскорее вернуться в Ленинград, но из-за перегрузки на железной дороге не смогли. Мы просидели в Вологде шесть суток, пока не дали дополнительный поезд. Моя душа изнывала о Левочке. У него произошло обострение, приведшее к возникновению туберкулезного менингита. Мы сошли с поезда на последней загородной остановке, не имея пропуска (шла война с Финляндией), разными путями добирались домой. Сколько было радости, разговоров! Как я была рада, что Александр Васильевич увидел своего любимца. Три полных дня они непрерывно разговаривали друг с другом. Левочка все больше лежал, а отец сидел у его постели. Когда Александр Васильевич сказал Левочке: «Я так хочу, чтобы ты жил, но если этого все же не будет, как ты относишься к смерти?» Левочка ясно и твердо сказал: «Я иду к моему Господу!» Как он этим ответом порадовал наши сердца! Нас утешило то, что наш сын знал, куда он идет. Через три дня он потерял сознание и уже не приходил в себя. Ему становилось все хуже и хуже. Пришлось его отправить в больницу, где через несколько дней, не приходя в сознание, он отошел в вечность. Сколько было горя и слез! Правда, радость встречи с мужем несколько умерила остроту переживаний, но все равно я словно окаменела. Знала, что сын обречен, — врачи мне говорили об этом, но все же смерть его потрясла меня. Похоронили Левушку шестого августа. На похоронах был только один брат, который и совершил последнюю молитву над ним. Так наш Левушка и остался там, в Ленинграде, на Серафимовском кладбище. После похорон мы с Александром Васильевичем поторопились уехать домой, в Москву.

Начались заботы материального порядка. Нужно было думать о работе. Александр Васильевич ездил в Пензу, в Воронеж и еще куда-то, но все безрезультатно. Мы уже думали поехать в Коми всей семьей, однако что-то нас удержало. Не хотелось мне уезжать из Москвы. Но с его паспортом очень трудно было устроиться на работу. Неожиданно появился Алексей Леонидович Андреев и предложил Александру Васильевичу работать делопроизводителем в Московской церкви. Александр Васильевич дал согласие, и все стало на свои места. Появился постоянный заработок, на душе стало спокойнее и ему и мне. Вопрос о переезде отпал. Вскоре я тоже поступила работать. Жизнь вошла в свое русло. Совместно мы принялись латать дыры, образовавшиеся за годы разлуки. Все мы обносились, нужно было обуться, одеться. Александр Васильевич не был прописан в Москве. Он прописался под Москвой за сто километров, но жил дома. Как хорошо, что в свое время я поменяла квартиру, и теперь у нас была отдельная квартира. Так мы и жили. Дети учились, мы работали. Собирались поехать в Ленинград, привести в порядок могилку Левочки, но не успели. Началась война. Ну, а с ней все пошло не так, как думали.

Александр Васильевич трудился в церкви, совершая вместе с братьями поездки по церквам. Братья с радостью отмечали, что дети Божий всеми силами старались исполнять повеление Христа о служении Ему в духе единства и любви к окружающим. Этому способствовали письма, послания Всесоюзного совета евангельских христиан, подогревавшие дух единства и единомыслия. Еще до войны братья члены Всесоюзного совета евангельских христиан, совершая свои поездки по стране, посетили братьев в Западной Украине и Белоруссии, Латвии, Эстонии и Литве; выслушивали просьбы тамошних братьев, которые просили считать их членами Союза евангельских христиан и принять их церкви под опеку, поддерживать их духовно, иметь переписку, извещать о всех мероприятиях духовного и гражданского характера. Члены Совета ВСЕХ испытывали большое удовлетворение от намечавшейся великой духовной работе по всей стране. В конце мая 1941 года Александр Васильевич и А.Л. Андреев поехали в Прибалтику, где участвовали в богослужениях, посещали разные места Прибалтики. И когда братья находились в городе Риге, началась война. С большим трудом они выехали в Москву. Возникла паника, поезда были переполнены, билетов не достать. Хотя братья много переволновались, но домой они добрались благополучно. Не успели объявить войну, как вся торговая система стала работать со сбоем. Везде образовались очереди за продуктами. Люди покупали все, что попадалось под руку. Запасов ни у кого не было; ожидали большие трудности. Нас они тоже не миновали. Мы достали отруби, из которых можно было готовить что-то, подмешивая муки. Вскоре мне с детьми пришлось эвакуироваться в Рязанскую область. Но пробыла там недолго. Я вернулась в Москву с последним поездом. Несколько месяцев, до снега мы прожили под Москвой; работали в колхозе на уборке картофеля. Но оставаться там было опасно, и мы на попутных машинах вернулись домой. Наша старшая дочь Галина работала на трудовом фронте. Нам нужно было запасти дрова на зиму, и все мы зарабатывали их, укладывая горбыли в штабеля на лесопильном заводе. Хлеба не хватало, менять было нечего. И я решила поехать в село, куда пригласили шить за хлеб. Оставила семью дома и поехала. На поездах требовались пропуска, и мне пришлось идти пешком двадцать километров лесом. Так прошла зима 1941 года.

В 1942 году образовался Всесоюзный совет евангельских христиан и баптистов. В Москву возвратился Я.И.Жидков. В состав ВСЕХ из бывшего Союза баптистов вошли М.И.Галяев и Н.А.Левинданто. Оживилась связь с церквами и группами верующих, а также с отдельными работниками, как евангельских христиан, так и баптистов. В то время Александр Васильевич выступил с патриотической проповедью, которая положила начало его проповедническому служению. В мае 1942 года руководящие братья Союза баптистов Н.А. Левинданто и М.И.Галяев начали работать совместно с братьями из евангельских христиан. В конце мая 1942 года ВСЕХБ от имени русских братьев и сестер обратился ко всем братьям и сестра по вере во всем мире с посланием, призывающим сплотиться для борьбы с фашизмом. Война продолжалась. Ленинград оказался в блокаде, сколько людей там умерло от голода! А ведь мы делали попытки обменять жилплощадь на Ленинградскую. Но Господь опять отвел нас от этого шага. Вопрос питания, как и у всех, стоял остро. Но нам помогла одна сестра З.И.Степанова. Весной нам удалось получить участки для огорода, которые мы разделали и посадили картофель и другие овощи. Правда, земля была не удобрена, но кое-что все же выросло. Александр Васильевич продолжал проповедовать в собраниях и много работал по канцелярской линии.

Новый 1943 год мы встретили как-то незаметно. Каждый был занят своим делом. Работа в союзе расширялась, в связи с этим прибавилось работы и у Александра Васильевича. Он весь ушел в духовную работу, поэтому принимать участие в домашней работе ему не хватало времени. С этого времени труд наш разделился. Мой труд — домашние дела, то есть тыл. Его труд — духовный. Господь провел нас долиной плача, но не оставил одних. Он Сам пребывал с нами, видел наши нужды и Своими путями восполнял их. Да будет Ему слава за это! В то военное время Александр Васильевич прописался в нашей квартире в Хавском переулке, где прожили до 1964 года; она очень нравилась ему. Почти двадцать четыре года спокойно прожили мы с Александром Васильевичем в этой маленькой квартире. Господь Своими путями, порой нам непонятными, вел нас по жизни. Он уберег нас от собственных путей и вывел на тот путь, по которому нам нужно был идти, а именно: путь труда на ниве Божией. «Все для Него» — таков был девиз Александра Васильевича. Он проводил колоссальную работу в братстве. А для этого нужна была хорошая школа подготовки, которую он прошел безропотно. Чему же он научился? В унижении — приобрел смирение и скромность. В страданиях он переработал свой характер, отказался от своего «я», приобрел понимание страданий ближнего, научился всех любить. Он снискал всеобщую любовь, потому что умел любить, не взирая на лица. Школа была жгучей, но она не была напрасной. Александр Васильевич обладал способностью охватывать все. Проводя большую работу в братстве во Всесоюзном масштабе, он в то же время не проходил мимо мелочей, о всем болел душой, стараясь выправить «кривое». Да, это дано не всем, а только избранным, хорошо усвоившим уроки Христа, Его наставления, а главное приобретшим Его характер, Его любовь. Как не хватает этого у многих. Не потому ли от наших сердец веет холодом? Не потому ли негде согреться больному сердцу? У нас так много разговоров о любви, но настоящей любви так мало. Нет широких сердец, вмещающих в себя нужды ближних. Нет самопожертвования, — а без этого нельзя быть настоящим работником на ниве Божией.

Хочется привести выдержку из письма к Александру Васильевичу одного брата. Он писал: «Дорогой брат! Вы меня, может быть, забыли, мы расстались с вами в 1939 году. Забыть очень легко, но я Вам напомню. Я с Вами был на Судострое, вспомните, как мы с Вами проводили первый день Пасхи, делились и пищей, и мыслями, и даже очень может быть, что у Вас осталось то стихотворение, которое Вы записали в свою крохотную записную книжечку. Помните, как я Вам однажды признательно рассказал о том впечатлении, какое Вы на меня производили при нашем редком свидании, Вашим взглядом, светлой улыбкой. Один раз, идя от Вас, я заплакал и сказал: «Господи, каков же Ты? Если люди, живущие верою в Тебя и ходящие путем Твоим, так несравненно хороши!» На Эджит-Кырте Вы мне приносили пищу ночью, с фонарем искали среди многих подобных мне... Теперь, думаю, что Вы меня знаете. Целую Вас, Ваш наименьший Матвей Михайлович Карпов». Вот такое оставил о себе впечатление Александр Васильевич у верующих братьев, находившихся в тяжелом положении. Как это приятно! Он делал добро, не взирая на лица. Он искал славы для Господа всегда, И брат, видя его дела, прославил Господа. Как хорошо, когда наши слова не расходятся с делом. Одно дело произнести проповедь о любви, другое дело — явить любовь в жизни.

В 1943 году после перерыва начал свое служение хор Московской церкви. Александр Васильевич часто приходил к хористам, беседовал с ними, всячески поддерживал их в служении во славу Господа. Хористы очень любили Александра Васильевича, и его посещение хора было для них настоящим праздником. В связи с расширением работы союза начали поступать письма от братьев и сестер из США, Великобритании. Эти письма дышали горячим участием к русскому народу. Многие братья и сестры уразумели, что последователям Христа приличествует соблюдать: в главном — единство, во второстепенном — свободу, а во всем — любовь. И вот дети Божий, евангельские христиане и баптисты, не дожидаясь созыва съезда протянули друг другу руки для совместного труда, для славы Божией и для блага ближних. В октябре 1944 года в условиях военного времени состоялось Всесоюзное совещание по объединению евангельских христиан и баптистов. В этом совещании участвовали сорок пять делегатов, представители церквей всей нашей страны. И оно послужило к еще большему объединению верующих. Председателем союза был избран брат Я.И.Жидков. Товарищами председателя: И.М.Галяев и М.А.Орлов, членами: Н.А. Левинданто, Ф.Г.Патковский, А.Л.Андреев, П.И.Малин и генеральным секретарем был избран А.В.Карев. В связи с совещанием были получены многие поздравления от многих руководителей зарубежного братства.

С 1945 года начал выходить журнал «Братский вестник». Журнал этот был очень благословенным изданием. В нем были проповеди, духовные статьи, статьи из истории евангельско-баптистского движения, статьи из истории христианства, биографии и некрологи евангельских христиан-баптистов, сообщения о жизни и деятельности ВСЕХБ, о жизни церквей на местах. В дальнейшем эти разделы информации были еще более расширены. Главным редактором журнала стал А.В.Карев. Октябрьское совещание по объединению двух союзов в один Всесоюзный совет евангельских христиан-баптистов, а также издание журнала «Братский вестник» потребовало и от А.В.Карева дополнительно много времени. Подготовка докладов, отчетов полностью захватила его. Тем более после столь длительного перерыва, когда он был «не у дел». Он воспрянул духом и горячо взялся за любимое дело, буквально горя на нем. Собрания происходили благословенно, много было посещающих, и помещение стало тесным. Возник вопрос о расширении помещения, построении балконов и расширении хоровой площадки. Что и было осуществлено. Александр Васильевич активно участвовал во всех этих мероприятиях.

Время шло. Дома все было по-старому. Если не считать того, что наш старший сын Юрий поступил учиться в военную Академию в Ленинграде. Галя и Валерий тоже находились в армии. Галя служила радисткой при Генеральном штабе; Валерий тоже был радистом в Белоруссии. При нас оставались две младшие дочери Мила и Света. Обе они учились в школе и помогали мне по хозяйству. Я работала, где только могла. Использовала старые материалы — шила из них одежду для детей. С продуктами тоже было не богато, все было по карточкам. Мы были рады, что хотя бы не было бомбежек. Но вот 9 мая 1945 года окончилась война. Помню, какая это была радость для всех, радость победы была поистине всенародной.

После войны деятельность ВСЕХБ стала еще более обширной. В октябре 1945 года Александр Васильевич и Николай Александрович Левинданто совершили поездку в Прибалтику. Братья посетили Литву, Латвию, Эстонию с целью укрепления связей поместных церквей со ВСЕХБ. Господь сопровождал их благословениями. Великое дело — личная встреча и общение с людьми. Рушатся преграды, воздвигнутые различиями в национальности, языке и воспитании. Мы начинаем понимать, уважать и больше любить друг друга. Двадцать пять лет прибалтийские республики были отделены пограничными столбами от нашей страны. Жизнь там шла своим руслом. Церкви Христовы возникали, росли и воспитывались в особой атмосфере. И казалось, что теперь будет трудно всем понять друг друга и объединиться в один союз, в одну семью и дружно и радостно совершать труд для славы единого Искупителя. Но жизнь показала другое. С любовью приняли нас прибалтийцы, мы быстро поняли одно, что хотя у нас и разные наречия, но сердца наши бьются одной любовью к нашему Спасителю, и что мы соработники одной великой Нивы. Находясь в Прибалтике, братья представили Н.А.Левинданто прибалтийским церквам как уполномоченного Всесоюзного совета евангельских христиан-баптистов для работы в церквах Прибалтики с постоянным местожительством в Риге. В январе 1946 года Александр Васильевич посетил Киев. С нетерпением ждала Киевская церковь его приезда. Он бывал в ней и ранее, в 1927, 1928 и 1935 годах, и его проповеди, произнесенные в то время, многие помнили. И этот приезд был особенно радостным для детей Божиих. Александр Васильевич принял участие словом в двадцати богослужениях в Киевских церквах. В Киеве он находился у А.Л.Андреева, где его приняли как старого друга. Вместе с А.Л.Андреевым Александр Васильевич также посетил многие церкви Закарпатья. Они ездили туда для регистрации церквей, не имея никаких адресов, но Господь помог им. Закарпатцы с любовью приняли братьев и с радостью решили присоединиться к Всесоюзному совету евангельских христиан-баптистов для совместного труда во славу Господа. Продолжалась регистрация церквей и в других регионах нашей страны. Александр Васильевич принимал в этом процессе самое непосредственное участие.

Прошло три послевоенных года. Понемногу жизнь входила в свое русло. Наши дети выросли, младшей дочери уже исполнилось семнадцать лет. Но чем старше становились дети, тем больше трудностей появлялось с ними. Известно, дети любят сами решать, какие избирать пути-дороги. Родителям остается только наблюдать и молиться. Пока что все четверо детей жили с нами и учились. У каждого из них были свои друзья, которые любили приходить к нам. Бывало, что собиралось много друзей, и было очень шумно. Отдельного кабинета у Александра Васильевича не было. Мы занимали тридцать пять квадратных метров жилой площади на шестерых человек. Работал он в проходной комнате; на его письменном столе стоял телефон. Ума не приложу, как он умудрялся работать в такой обстановке. А работал он много и терпеливо, как бы не замечая шума. Да, у него была удивительная работоспособность: часто очень поздно сидел за работой, когда все уже спали. И в отпуске он не мог отдыхать. Наберет, бывало, с собой полный портфель бумаг. Отдыхали мы всегда вместе: он делал свои дела, а я свои. Перемолвимся несколькими словами и опять продолжаем свои дела. Бывало, за отпуск напишет в журнал «Братский вестник» не одну статью и радуется, что в отпуске не зря время прошло. И я довольна. 1948 год прошел спокойно, без особых потрясений. Работы во ВСЕХБ у Александра Васильевича было много, но это была его жизнь, и иначе жить он не мог. Вскоре начал участвовать не только в жизни верующих в нашей стране, но и за рубежом. В августе 1953 года вместе с другими братьями он совершил первую поездку в Швецию; вторая и третья поездка туда же состоялась в 1954 году. В июле 1955 года в Лондоне проходил всемирный конгресс баптистов, в котором принимала участие наша делегация, и среди ее членов был и Александр Васильевич. В 1956 году в составе делегации он направился в США, а в 1957 году едет в Германскую Демократическую Республику. Последнюю поездку за границу он совершил в апреле 1968 года в Прагу, на третий Всехристианский конгресс мира. После этого в связи с постигшей его болезнью он уже не выезжал за пределы страны. Всего он совершил тридцать девять поездок за границу и всюду имел благословенные духовные плоды и приобретал много друзей. А уж о поездках внутри страны и говорить не приходилось. По всей стране он ездил на различные братские конференции и встречи, и всюду его встречали как дорогого и любимого гостя и служителя на ниве Господней. Александр Васильевич по-прежнему много работал в канцелярии. Принимал активное участие в совещаниях с руководящими братьями. По четвергам и воскресеньям он проповедовал в Московской церкви. После богослужений вел беседы с верующими. Всегда внимательный ко всем, он чутко отзывался на все нужды верующих. За это время он также написал много статей в журнале «Братский вестник». Перенапряжение в труде, систематическое недосыпание в течение длительного времени сказались на его здоровье. 10 декабря 1961 года у него произошел тяжелый мозговой криз, и он был вынужден лежать в постели на строгом режиме полтора месяца, с запретом вставать и заниматься умственной работой. К большой радости нашей семьи и всего братства, Господь снова вернул его на Свою ниву, подарив ему еще десять лет жизни.

Было бы неправильно думать, что Александр Васильевич не вникал в домашние дела, а занимался только духовной работой. У него была удивительная способность охватить все: и большое, и маленькое дело. У него на все хватало времени. Готовя важные бумаги, он в своем блокнотике помечал и ставил на очередь «маленькие» дела: посетить кого-нибудь, выполнить просьбу сестры или брата, приехавших издалека, поздравить кого-то из сотрудников с юбилеем, праздником. Он помнил, что главная его забота — это души, и он бережно относился к ним. В его работе не было суетливости. Иной раз было непонятно, как он не забывал за своими большими делами о маленьких делах. Думаю, потому, что он за каждым словом и делом, прежде всего, видел души верующих, для которых он трудился. Александр Васильевич не был поспешен в словах, в обещаниях. Выслушав и обдумав просьбу человека, он давал определенный ответ и выполнял его. Как это важно! Потому, очевидно, его все любили и доверяли ему. Он был душою всех и заслужил всеобщую любовь. Свои трудности он хранил глубоко в себе... В этом тайна его обаяния. Поэтому к нему стояли очереди для беседы.

А.И.Карева